Владимир Плющев. Кто Вы, Маршал Голиков, чьё имя носит проспект в Кургане?

Владимир Плющев

Кто Вы, Маршал Голиков,

чье имя носит проспект в Кургане?

 

Печатается по:  Молодой ленинец, №№ 25, 26, 27, 1989 год.

 

 

 

Этот вопрос, вынесенный в заголовок, поставил перед курган­скими историками читатель «МЛ» Леонид Лебедев. Окна его квар­тиры выходят на проспект имени Голикова. В газете «Молодой ленинец» за 1 апреля 1989 года он обратил внимание наших чи­тателей на две публикации в центральной прессе, которые харак­теризуют прославленного маршала не с лучшей стороны. В за­ключение Л. Лебедев пишет: «Сейчас, когда стали известны такие факты о Ф. И. Голикове, хочу посоветоваться с читателями: до­пустимо ли, чтобы его имя носил новый проспект в Кургане! Мы должны обсудить этот вопрос в духе времени: открыто и гласно».

Редакция попросила курганских историков подключиться к это­му разговору. Первым откликнулся каш постоянный автор, канди­дат исторических наук Владимир Алексеевич Плющев. Предлагаем вашему вниманию его исследование.

 

1. Он — наш земляк

 

Имя маршала Советского Союза Филиппа Ивановича Голикова хорошо известно зауральцам. Оно увековечено не только в названии нового проспекта в За­озерном районе Кургана, где воздвигнут его скульптурный портрет, выполненный из бетона. В Катайске, в доме, где провел детские годы Ф. И. Голиков, открыт музей боевой и трудовой славы совхоза «Красные орлы», в котором экспонируются его книги «Красные орлы» и «В московской битве», альбом, рассказывающий о пребывании маршала в деревне Борисово в августе 1947 года, личная маршалькая фуражка, многочисленные вырезки из газет и отдельные фотографии.

Осенью 1967 года он гостил у зауральцев более недели. Побывал в Катайске, Кургане, Шадринске, Далматове и Мокроусове.

Узнав о приезде маршала, в Катайске собрались ветераны полка «Красные орлы», в котором начиналась боевая биография   Филиппа Ивановича.

— Я всегда старался подражать своим командирам из полка «Красные орлы», — взволнованно сказал им Голиков.

Председатель Катайского райисполкома под аплодисменты присутствовавших зачитал решение объединенного заседания исполкомов районного и городского Советов депутатов трудящихся о присвоении Ф. И. Голи­кову звания почетного гражданина города Катайска и увенчал его красно-голубой лентой Почета.

А на могиле своего командира, черноморского моряка А. А. Юдина, убитого белогвардейцами в селе Мокроусова, Голиков произнес такую речь:

— Как многим я ему обязан! Он был резонный в своих речах. Твердый и строгий, строгий и добрый. Я старался подражать таким людям, кем бы я ни был, куда бы меня Родина и партия ни выдвигали и как бы высоко ни   поднимали...

Мокроусовцам еще не приходилось видеть и слышать живых маршалов, поэтому глядели на него широко раскрытыми глазами и старались запомнить каждую черточку его внешнего облика. А он был невысокого роста, коренастый, с круглой лысой головой. С тонкими, похожими на кровавый разрез, извилистыми губами. При разговоре они широко открывались и плотно, как створки капкана, сжимались. Речь несколько риторичная и грубоватая. Глаза острые, сверлящие, как два буравчика. В них сквозила и простота, и мужицкая хитрость, и самодовольство: не зря прожита жизнь.

Нет, в эти годы он уже не походил на комиссара и боевых командиров из полка "Красные орлы", которым старался подражать, хотя вся грудь его была в орденах и медалях.

Филипп Иванович родился на рубеже нового века — 16 июля 1900 года в деревне Борисово Камышловского уезда (ныне Катайский район Курганской облас­ти) в семье сельского фельдшера, учился в Камышловской гимназии.

Когда в Зауралье устанавливалась Советская власть, он вместе со своим отцом вступил в Коммунистическую партию. С того дня стал вести дневник. Первая запись в нем: «Сегодняшний день, 13 апреля 1918 года, запомнится мне навсегда. Такого еще не было в моей жизни за все семнадцать лет. Я стал членом РКП(б) — Российской Коммунистической партии (большевиков)...».

В военных мемуарах Ф. И. Голикова «Красные орлы», изданных Военным издательством в 1959 году, отображена деятельность Камышловской уездной парторганизации, ее руководителей. Под постоянным воздействием партийной организации и формировалось мировоззрение семнадцатилетнего коммуниста Голикова.

28 мая 1918 года он записал в своем  дневнике: «Чувствую, что надвигаются тревожные события. Против Советской власти восстали чехословацкие легионеры. Ими захвачен Челябинск. Это от нас совсем недалеко. Белые отряды двигаются на Екатеринбург и Шадринск. Идут бои под Омском. Оттуда —  угроза Тюмени. Камышлову не миновать участия в борьбе. Да и не такие у нас коммунисты, чтобы отсиживаться. Уком усилил вербовку добровольцев. Я решил твердо: иду в Красную Армию, буду защищать рабоче-крестьянскую власть и драться за мировую революцию. Хочу уговорить дружков из гимназии и по Союзу социалистической молодежи Арьку Рабенау и Мишу Скворцова. По-моему, они стоят близко к нашей партии. Одно неладно: в Красную Армию записывают с восемнадцати лет, а нам еще и по семнадцати нет. Но меня это не остановит. Так или иначе, добьюсь своего, стану красным бойцом!..». (Из книги «Красные  орлы»).

Но «добиваться» было не так трудно, всего полтора месяца ему не хватало до полных восемнадцати лет. И вот 27 июля низкорослый парень в тяжелых сапогах и с шинельной скаткой на плечах вместе с красноармейским отрядом покидал Камышлов, чтобы драться с наступающими белогвардейцами и мятежниками из чехословацкого корпуса. Через неделю этот отряд был влит в 3-й батальон 1-го Крестьянского Коммунистического полка, получившего вскоре наименование полка «Красных орлов». Этот полк входил в состав первой бригады 29-й стрелковой дивизии 3-й армии Восточного  фронта. Так начиналась военная служба Филиппа Ивановича.

Отказавшись от предложенной ему «карьеры» писаря, он пошел в строй рядовым пулеметчиком, но вскоре проявил себя как хороший политработник. 21 января 1919 года он был «откомандирован из полка на двухмесячные курсы агитаторов в Петроград». Запись в его дневнике: «13 марта. Питер бурлит — в городе Ильич! Вчера во дворце Урицкого он выступал с большим докладом на заседании Петросовета. Потом отвечал на вопросы, на записки. Сегодня группа курсантов, среди которых был и я, присутствовала на митинге а Народном доме. Сотни рабочих, красноармейцев, матросов в переполненном зале слушали товарища Ленина.

Вот какое счастье выпало на мою долю — я сам видел и слышал Владимира Ильича! Случилось это первый раз в моей жизни, а кажется, что я уже встречался с ним раньше. Такое же чувство, оказывается, у всех. Настолько прост, близок, понятен Ильич...». («Красные орлы»).

Пятьдесят лет спустя, вспоминая об этой встрече с Лениным, Голиков писал: «При этом должен сказать, что на всем своем жизненном пути, в меру своих способностей и сил, я старался учиться у В. И. Ленина принципиальности, идейности, политической стойкости, непоколебимости в проведении линии созданной им партии, убежденности и настойчивости, выдержке, оптимизму и радости за народное счастье. Встреча с Лениным мне особенно много дала в том, как на­до относиться к людям, различая врагов и друзей. Она, эта встреча, дала мне пожизненную линию а отношении принципиальности во взаимоотношениях, уважительности к людям, доброжелательности, внимательности, такта, товарищества, взаимопомощи, строгой и неуклонней требовательности, причем всегда справедливой, необходимости всегда считаться с человеческим достоинством, непримиримости к хамству, грубости, бюрократизму, зазнайству и властолюбию.

На любом командном, административном, политическом и общественном посту, которых немало довелось мне занимать в жизни, памятуя о ленинских принципах работы с людьми, я всегда старался помогать выращивать кадры, находить и выдвигать достойных людей, давать возможность учиться и двигаться каждому способному. И сам для себя принял к неуклонному руководству и исполнению ленинский завет: учиться, учиться и учиться...». («Ленин и Южное Зауралье», Челябинск, 1970  г.).

О том, как Голиков в практической жизни выполнял эти ленинские принципы и заветы, мы расскажем в последующих очерках.

В ноябре 1919 года в Тюкалинске тиф надолго вывел Филиппа Ивановича Голикова из строя.

После окончания гражданской войны Ф. И. Голиков находился на ответственных командных должностях в войсках, окончил Военную академию имени М. Ф. Фрунзе. Был командующим армией, членом Военного совета военного округа. Участвовал в походе в Западную Украину. В 1940 году назначается заместителем начальника Генерального штаба.

 

2. Глаза и уши Сталина

 

В нынешней военной литература долгая жизнь маршала Ф. И. Голикова расписывается довольно подробно, даты ее указываются с точностью до одного дня. Но попробуйте найти, чем он занимался в канун Великой Отечественной войны! Ни в одном справочном издании даже не упоминается о его предвоенной должности начальника Разведывательного Управления Красной Армии. Между тем, на этом посту он накануне войны сменил честного и прямолинейного И. И. Проскурова, расстрелянного по приказу Берия осенью 1941 года за то, что осмеливался открыто перечить Сталину. «Вождь народов» доверил эту должность Голикову, который вопреки ленинским заветам, в верности которым столько клялся, оказался прямой противоположностью, антиподом Проскурова.

Во втором томе шеститомной «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941 — 1945», изданной в Военном издательстве в 1961 г., есть такие строчки: «Немалая доля ответственности за то, что Красная Армия оказалась неподготовленной к отра­жению внезапного нападения врага, лежит на руководителях Наркомата обороны и Генерального штаба — Маршале Советского Союза С. К. Тимошенко и генерале армии Г. К. Жукове. Они плохо разобрались в создавшейся военно-стратегической обстановке и не сумели сделать из нее правильные выводы о необходимости осуществления неотложных мер по приведению Вооруженных Сил в боевую готовность».

Под этими словами «Истории» подписался и маршал Ф. И. Голиков — один из членов редакционной комиссии шеститомного труда. Он тоже, забыв ленинский принцип справедливости, лицемерно утверждал, что враг напал на нашу страну «внезапно» и виноваты в трагедии первого дня войны Тимошенко и Жуков, которые якобы «плохо разобрались в создавшейся военно-стратегической обстановке» и проявили преступную беспечность. Этого мнения долгие годы придерживались наши ученые-историки, писатели и мемуаристы, объясняя причины отступления советских войск летом-осенью 1941 года, сдачу городов и растерянность высшего руководства.

Сегодня нам уже известно, что в действительности все было иначе... Нынешняя перестройка раскрыла дела, к которым ранее не прикасалась рука историка: письма дипломатов, агентурные донесения секретных сотрудников разведки, докладные записки Сталину... Все они красноречиво свидетельствуют, что накануне войн»« в Наркомат обороны и Генеральный штаб поступало много сообщений, сигналов, информации о подготовке Германии к нападению на СССР. Так, первое сообщение о возможном нападении Германии на СССР поступило в Разведуправление Генштаба Красной Армии еще 18 ноября 1940 года. Его передал радиограммой из Японии опытный советский военный разведчик Рихард Зорге (агентурный псевдоним «Рамзай»), Новый начальник Разведывательного Управления генерал-лейтенант Ф. И. Голиков доложил об этом Сталину, без которого, как правило, не решался ни один военный вопрос. А важнейшие вопросы международной политики фактически решалась единолично Сталиным. Иногда даже высшие эшелоны власти не знали о его решениях, например, многие члены Политбюро ЦК ВКП(б) узнали о заключении между СССР и Германией пакта о ненападении только после того, как он уже был подписан. («Вопросы истории КПСС», 1988 г., № 8).

Сообщению Рихарда Зорге от 18 ноября 1940 года о возможности нападения Германии на СССР Сталин не поверил и потребовал от Голикова доказательств. Японскому резиденту советской разведки посыпались из Центра радиограммы с запросами. 28 декабря 1940 года «Рамзай» радировал: «На германо-советских границах сосредоточено 80 немецких дивизий. Гитлер намерен оккупировать территорию СССР по линии Харьков – Москва – Ленинград...».

Сталин прочитал и эту радиограмму. Нахмурился.

— А где доказательства? — строго спросил он у Голикова, стоявшего перед ним навытяжку.  — Сколько можно вам  говорить об этом?..

У начальника Разведуправления, не имевшего такого большого опыта paботы, как у его репрессированных предшественников, лицо побледнело. Он ничего толком не мог объяснить. Снова японскому и другим резидентам советской разведки полетели из Центра радиограммы с запросами. Приходили ответы, что с конца января 1941 года начались дополнительные переброски немецких войск в Восточную Пруссию, Польшу и Румынию. Называлось число дивизий, но «доказательств», которых требовал Сталин, не было, и Голиков приходил в смятение. Где взять доказательства? По данным на февраль 1941 года, как говорится в одном из сообщений, «для наступления на СССР... создаются три армейские группы: 1-я группа под командованием генерал-фельдмаршала Бока наносит удар в направлении Петрограда; 2-я группа под ко­мандованием генерал-фельдмаршала Рундштедта — в направлении Москвы и 3-я группа под командованием генерал-фельдмаршала Лееба — в направлении Киева. Начало наступления на СССР—ориентировочно 20 мая». (Г. К. Жуков. «Воспоминания и размышления».  М., 1970).

Но доказательств, которые могли бы убедить Сталина, и на этот раз не было, и Голиков скрыл на время это сообщение от вождя.

 

3. Голиков держал связь с Берия

 

Интересно, а знал ли об этик сообщениях, получаемых Голиковым от военных разведчиков, Генеральный штаб Красной Армии, начальником которого пос­ле Мерецкова с 1 февраля 1941 года был Г. К. Жуков? Ведь Разведуправление, надо полагать, — это орган Генерального штаба, и Ф. И. Голиков должен был находиться в его подчине­нии.

«Это не совсем правильный вывод, — ответил на этот вопрос сам Георгий Константинович Жуков редакции «Военно-политического журнала» 13 августа 1966 года. — Как раз у Генерального штаба в тот период не было своей разведки, она была сосредоточена в руках наркома обороны. Голиков, который возглавлял Главное разведывательное управление, был одновременно и заместителем наркома обороны. Таким образом, руководство разведкой было сосредоточено не в Генеральном штабе, а у народного комиссара обороны, у Тимошенко. И Генеральный штаб информировался, таким образом, лицом, не подчиненным начальнику Генерального штаба. Он информировался наркомом по тем вопросам, по которым он считал нужным информировать  Генеральный штаб...

А Голиков очень часто у Сталина бывал помимо наркома. Нарком не знал, что Сталин вызывал Голикова на доклад. Голиков держал связь с Берия, с его разведкой, они сопоставляли данные, и они вместе очень часто у Сталина в кабинете докладывали...».

Ф. И. Голиков не только держал связь с авантюристом и палачом Берия, занимавшим тогда высокий пост народного комиссара Внутренних дел, но и был его ближайшим сообщником. Идя на доклад а Сталину, Голиков теперь стал искажать показания советских военных разведчиков, в том числе, и Рихарда Зорге. Он подгонял данные своей разведки под схему, переданную ему через НКВД (Берия) югославским атташе в Москве Путником.

Так, в «схеме» числилось на германо-советских границах 35-40 немецких дивизий, а на самом дела их было 80, уменьшено в два раза. Сталину докладывали о них, и он писал об этих дивизиях Гитлеру, от которого получил  «конфиденциальный»  успокаивающий ответ.

Информационный отдел Разведуправления в то время  возглавлял молодой подполковник Василий Андреевич Новобранец, успевший окончить две академии. Он догадался, что Голиков от страха перед Сталиным и для своей безопасности и карьеры полагается больше на НКВД, чем на военную разведку, и искажает перед вождем разведданные в угоду «схеме Путника». Внимательно проанализировав эту «схему», В. А. Новобранец вскоре убедился, что это чистейшей воды дезинформация. Он сказал об этом Голикову, но тот отмахнулся от него и снова, идя на очередной доклад к Сталину, «срезал» количество немецких дивизий, разбросанных вдоль наших границ и не объединенных якобы замыслом общей идеи.

 

4. «Баранья» стратегия

 

5 марта 1941 года Голиков, наконец, получил от Рихарда Зорге вещественные доказательства, подтверждающие его предыдущие сообщения. Это была микропленка телеграммы Риб­бентропа послу Германии в Японии генералу Отто с уведомлением, что Германия начнет войну против СССР в середине июня 1941 года. Но каково было удивление начальника Разведуправления, когда Сталин не поверил и этому доказательству, посчитав, что микропленка сфабрикована.

По воспоминаниям Жукова, 20 марта 1941 года Голиков представил доклад исключительной важности, в котором изложил ва­ианты возможных направлений ударов немецко-фашистских войск при нападении на Советский Союз. Они последовательно отражали разработку гитлеровским командованием плана «Барбаросса». Указывалось со ссылкой на военного атташе в Берлине, что «начало военных действий против СССР следует ожидать между 15 мая и 15 июня 1941 года».

Однако вывод из приведенных в докладе сведений совершенно снимал все их значение и был сделан  в  угоду  Сталину.

— Слухи и документы, — заявил генерал Ф. И. Голиков, — говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, может быть, германской разведки...

У Голикова была своеобразная по своей удивительности «стратегия» насчет будущей войны с Германией. Как сейчас стало известно от военных разведчиков, начальник Разведупра Красной Армии (будущий маршал) Голиков предлагал им собирать в Германии сведения... о ценах на баранов! «Ибо, если у Гитлера нет бараньих тулупов, он не вступит в войну с нами. А раз цены на баранов не изменяются — войны  не будет!».

Об этой «бараньей» стратегии будущего маршала Ф. И. Голикова вы можете прочитать в «Книжном обозрении» за 26 мая 1989 года, № 21.

Интересно, разделял ли эту «стратегию» Сталин?

 

5. Сводка № 8

 

Начальник информационного отдела Разведуправления подполковник В. А. Новобранец не прекращал урезонивать своего шефа Ф. И. Голикова, чтобы он хоть раз посмотрел правде в глаза и не давал Сталину дезинформацию. Но шеф, не внимая ему, продолжал руководствоваться «схемой Путника», согласовывая свои доклады Сталину с Берия. Тогда Новобранец поделился тревогами за судьбу страны со своим однокашником по Академии имени Фрунзе, генерал-майором Рыбалко, тот посоветовал ему составить сводку об истинном положении дел на границе, отпечатать ее в типографии без ведома своего начальника и разослать в войска всему начальствующему составу Красной Армии, до командиров корпусов включительно. Он так и сделал. Это была сводка № 8. Новобранец дождался, когда ее получат на местах, и только после этого он разослал типографские экземпляры сводки № 8 по особому списку: Сталину, Молотову, Маленкову, Берия, Ворошилову, Тимошенко, Мерецкову и Жукову. И в тот же день лично доложил обстановку не границе начальнику Генштаба Мерецкову. В его кабинете в это время находился Василевский. Они посмотрели на карту, составленную Новобранцем.

Вот как этот эпизод описан в еженедельнике «Аргументы и факты», № 4 за 1989 год.

«— Это война! — сказал затем Мерецков. — А времени у нас в обрез, для развертывания армии и приведения страны в боевую готовность нужен месяц. Надо немедленно будить Тимошенко, принимать решения и докладывать Сталину.

—  Товарищ  генерал! Такой же доклад будет через два часа у Сталина, я направил ему документ  фельдъегерской связью.

—  Очень  хорошо! Спасибо! — Мерецков пожал руку Новобранцу.

Через некоторое время Мерецков был снят с должности начальника Генштаба, Василевский тяжело заболел. А с Ново­ранцем расправился сам Голиков: отправил его на так называемый «бериевский курорт» — в закрытый дом отдыха Разведуправления, предназначенный специально  для «паникеров   войны».

Однако на Сталина сводка № 8, очевидно, произвела впечатление. Кроме того, к нему поступал уже целый поток сообщений, информации и сигналов о концентрации германских войск на территории Польши. Предупреждения шли не только по линии военной разведки, но и от дипломатов, друзей Советского Союза.

Сталин, как теперь известно, направил Гитлеру личное послание. Фюрер, ручаясь «своей честью главы государства», уверял: войска в Польше концентрируются для отдыха перед вторжением в...  Англию.

Хотя это была явная ложь, Сталину она показалась правдоподобной. Он категорически запретил Наркому обороны и Генеральному штабу Красной Армии осуществить чрезвычайные меры военного характера — мобилизацию и перегруппировку войск, приводить их в боевую готовность в соответствии с планами оперативно-стратегического развертывания.

«Глаза и уши» Сталина в лице его верноподанного слуги, генерала Ф. И. Голикова видели и слышали в это время только то, что хотел видеть и слышать «отец народов». В одном из своих докладов «исключительной важности» Голиков писал: «...На основании всех приведенных вы­ше высказываний и возможных вариантов действий весной этого года, считаю, что наиболее возможным сроком начала действий против СССР будет являться момент после победы над Англией или после заключения с ней почетного для Германии мира».

 

6. Трагедия «Рамзая»

 

На все сообщения разведчиков Сталин реагировал примерно одинаково: «Ложь! Провокация». Ясна и позиция подобострастно­го шефа разведки — генерал-лейтенанта Голикова. Известны и опубликованы в печати дальнейшие следствия этой страусиной политики. Можно было бы поставить точку в предвоенной биографии нашего прославленного земляка — будущего маршала Голикова. И все же хочется рассказать о зловещей роли, которую сыграл он в жизни разведчика  Рихарда Зорге.

...«Рамзай» продолжал посылать в эфир радиограмму за радиограммой (приводится по документальной повести О. Горчакова «Накануне, или Трагедия Кассандры», «Горизонт», 1938 г., № 6 и № 7). Каждая из радиограмм походила на сигналы бед­твия.

15 мая 1941 года: «Война нач­нется 20-22 июня...  Рамзай».

19 мая: «Против Советского Союза будет сосредоточено 9 армий, 150 дивизий...  Рамзай».

Читая эти донесения резидента советской разведки, Сталин, очевидно, не раз задумывался: «А кто такой Рамзай? Немец по национальности? Его направил за кордон «агент германской раз­ведки» Берзин, расстрелянный в 1938 году. Несомненно, он направил своего человека, который сейчас поэтому и старается спровоцировать нас на войну с Германией. Надо его немедленно убрать...».

22 мая снова заявляет о себе настырный Рихард Зорге. На этот раз он прислал карту с дислокацией советских войск, принадлежавшую военному атташе Германии в Токио Кретчмеру. Стрелы на карте указывали направления ударов вермахта. Согласно этой карте, Гитлер намеревался захватить Украину и использовать один-два миллиона русских на каторжных работах. В нападении на СССР должны были принять участие от 170 до 190 дивизий. Война начнется без объявления или ультиматума.

Разведчик Рихард Зорге («Рамзай») сообщал в этом донесении:

«Немцы ожидают, что Красная Армия и советский режим рухнут в течение двух месяцев»...

Сталин нахмурился, когда Голиков подал ему этот документ:

— Опять дезинформационное сообщение от «Рамзая»?!  —  вос­кликнул   он. —  Сколько можно? Составьте перечень этих дезинформации и дайте мне.

— Будет сделано, товарищ Сталин! — ответил начальник Разведуправления, наклонив голову.

Известно, что 14 июня 1941 года появилось пресловутое Заявление ТАСС, где говорилось, что слухи о намерении Германии напасть на СССР лишены всякой почвы.

А 13 июня пришло в Разведуправление РККА донесение от Рихарда Зорге: «Повторяю: девять армий в составе 150 дивизий начнут наступление на широком фронте на рассвете 22 ию­ня 1941 года».

Он первый и единственный из советских разведчиков назвал точную дату начала войны Германии с Советским Союзом. Но Сталин на этот раз окончательно вышел из терпения. Он потребовал  от  Голикова:

—   Отозвать «Рамзая» и наказать за систематическую дезинформацию! Это двойник: он работает на нас и на Гитлера.

—   Будет сделано, товарищ Сталин, —  ответил начальник Разведуправления.

Зорге, конечно, ощущал, что ему не доверяют, но, стиснув зубы, продолжал исполнять свой долг разведчика, советского патриота и интернационалиста. А подсчитывать баранов в Германии он отказался. Драматическую судьбу легендарного разведчика во многом решили и политические интриги подручных Сталина.

Фамилию Голикова историки обнаруживают в докладных записках Берии Сталину: «Начальник Разведуправления, где еще недавно действовала банда Берзина, генерал-лейтенант Ф. И. Голиков жалуется на Деканозова (посол СССР в Берлине — авт.) и на своего подполковника Новобранца, который тоже врет, будто Гитлер сосредоточил 170 дивизий против нас на нашей западной границе. Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше муд­рое предначертание: в 1941 году Гитлер на нас не нападет!..».

Подобные дневники, воспо­минания, музейные экспонаты — много чего оставил потомкам Филипп Иванович Голиков. Но неизвестно о его ощущениях, когда он узнал о нападении Германии на СССР. Дорого бы дал историк за его воспоминания о 22 июня 1941 года!

 

7. В годы войны. Соглядатай

 

С первых дней Великой Отечественной войны Ф. И. Голиков выполняет задания по организации отпора врагу. В период битвы за Москву командовал армией на Западном фронте, которая успешно действовала 8 период контрнаступления. В последующем Ф. И. Голиков командовал 4-й ударной армией, войсками Брянского, Воронежского фронтов, 1-й гвардейской армией, занимал должность заместителя командующего войсками Сталинградского фронта.

С апреля 1943 года Ф. И. Голиков занимал пост начальника Главного управления кадров, а с октября 1944 года одновременно являлся уполномоченным СНК СССР по делам регистрации граждан СССР...

Это фрагмент из официальной биографии Ф. И. Голикова, который, как штамп, можно прочитать во всех современных справочных изданиях. А какой человек скрывается за этим штампом?

В своих воспоминаниях Никита Сергеевич Хрущев мельком говорит о Голикове, но факты сообщает столь выразительные и интересные, что хочется привести большой отрывок из хрущевских мемуаров, опубликованный в журнале «Огонек», № 34 за прошлый год. Речь идет о сталинградских событиях, когда Никита Сергеевич был членом Военного совета Сталинградского фронта, а А. И. Еременко — командующим.

Хрущев вспоминает: «...Мы с Еременко вызвали Голикова и сказали, что вот, товарищ Голиков, мы получили разрешение перевести командный пункт на левый берег, а вас хотим оставить здесь, на этом командном пункте, чтобы вы сохранили связь с командующим 62-й армией и докладывали нам о положении дел. Мы ему сказали, что он останется ненадолго. Мы считали, что в длительном его пребывании здесь нет необходимости. Кроме того, это могло быть плохо расценено Чуйковым, как командующим армией. Он мог подумать, что оставлен человек, который был бы «пилой» штаба фронте. Командующие не любят таких. Они действительно производят впечатление надоедливых соглядатаев. Чаще всего говорят, что они мешают работать. Тем более я уже видел, что характер Чуйкова крутой, и можно было ожидать всяких эксцессов.

Наше предложение вывело Голикова из себя. Он страшно изменился в лице, но сдержал себя. Вышел, а потом улучил момент, когда я был один, без командующего, и обратился ко мне, буквально умоляя не оставлять его здесь. Я никогда не видел никого в таком состоянии, за всю войну ни одного человека, ни военного, ни гражданско­го. Он умолял не оставлять его здесь, мотивируя тем, что все, все погибло, все обречено.

«Не бросайте меня, не оставляйте, не губите. Разрешите мне тоже выехать», — говорил он в совершенно недопустимом тоне.

Я отвечаю: «Слушайте, что вы говорите? Вы поймите, товарищ Голиков, здесь стоит целая армия, которая ведет упорные бои. Вы видите, как она стойко держится. Как вы смеете говорить, что все обречено, все погибло? Это не вытекает из положения на фронте. Вы видите твердость, с какой ведут бои наши войска? Это не то положение, когда мы за день оставляем десяток километров. Здесь этого нет и не предвидятся. Что вы?».

Он опять повторял одно и то же.

Я тогда говорю: «Слушайте, совладайте с собой. Что вы говорите? Как вы себя держите?».

На него не действовало. Тогда я сказал, что есть решение, «товарищ Голиков, и вы должны выполнять то, что вам приказано». На этом разговор кончился. Он на меня произвел ужасное впечатление.

Потом он это же повторил и при Еременко. Одним словом, мы его оставили. Оставили с ним офицеров для связи, а сами переехали на левый берег утром. Я не знаю, сколько дней прошло, когда мы получили записку от офицера, который был при Голикове. Он сообщал, что Голиков совершенно потерял голову, совершенно не владеет собой. Он ведет себя как человек, потерявший рассудок. Он буквально лезет на стену. Поэтому его пребывание в армии не только не приносит пользы, а даже вредно. Он окружающих заражает своим состоянием. Этот офицер просил нас принять соответствующие меры. Когда мы получили это сообщение, мы Голикову     приказали, чтобы он оставил командный пункт и переправился к нам.

После этого у нас с Еременко отношение к Голикову изменилось. Такое его состояние и поведение наложили свой отпечаток. Вскоре случился еще один случай, неблагоприятный для генерала Голикова».

Дальше Хрущев рассказывает, как Голиков не выполнил приказ — не обеспечил привоз боеприпасов через Волгу при сильной бомбежке. Хотя другие офицеры, которых посылали с подобными заданиями, хоть с трудом, но что-то делали в подобных тяжелых условиях. За это Голикову записали выговор, и он, видимо, жаловался Сталину. И вот однажды Хрущев и Еременко совершенно случайно встречают Голикова.

«Куда едете?» — спрашиваем.

«Я еду на аэродром в Житкур. Уезжаю в Москву. Хорошо, что встретились, я хочу с вами попрощаться».

«Как это вы уезжаете?».

«Вот я получил предписание от товарища Сталина приехать в Москву».

«Ну, как это вы уезжаете я Москву? Ведь мы случайно с вами встретилась. Вы бы уехали, а мы и не знали бы, где искать вас, где вы находитесь?».

«Я получил приказ и уезжаю».

Он уехал.

«Мы, конечно, посудачили не в пользу Голикова. Да если бы был он сам на месте командующего, то так же бы быстро реагировал на человека, который так поступил. Ну что же, уехал так уехал, и нечего разговаривать. Мы говорили только о форме, а по существу мы ничего не имели против его отъезда, — вспоминает Хрущев.— Мне позвонили из Москвы, чтобы я приехал. Я приехал. Встретился со Сталиным. Сталин начал меня упрекать, что я допускаю неправильное отношение со стороны командующего к генералам, что я не защищаю их и прочее.

Я говорю: «О чем и о ком идет речь? О каком генерале? Что вы имеете в виду? Я, собственно, таких случаев не знаю».

«Ну, вот Голиков. Мы вам Голикова послали, а к Голикову такое отношение».

Я говорю: «Товарищ Сталин, я не знаю, что вам говорил товарищ Голиков, но я должен вам сказать о причинах нашего плохого отношения к Голикову».

Я ему рассказал о разговоре перед оставлением командного пункта в городе Сталинграде. Рассказал, как мы с ним говорили, как он себя держал, как он выражал абсолютную неуверенность в победе, даже обреченность, и буквально со слезами умолял не оставлять его.

Сталин посмотрел на меня. Я вижу, что он не допускал и не знал этого.

«Поэтому наказание, какое мы наложили на Голикова, было обоснованно. Я, собственно, не понимаю, почему вы так обрушились на Еременко и на меня. Я защищаю кого следует, но я не могу защищать тех, кто заслуживает осуждения».

Передавая содержание этого разговора со Сталиным, Хрущев рассказывает, что Главнокомандующий даже пытался отстранить Еременко от командования, но Никите Сергеевичу удалось убедить Сталина, что это неверное решение.  Хрущев  заключает:

«Таким образом, оказалось, что все это было навеяно рассказами Голиковa. Я был просто удивлен. Я высоко ценил партийные качества Голикова, и у меня не было оснований сомневаться в нем. Если бы он Сталину сказал хоть одну десятую того, что он говорил мне и Еременко, когда мы его оставляли на правом берегу, Сталин с ним и разговаривать бы не стал. Он, вместо того, чтобы правильно оценить свою слабость, все свалил на командующего и на меня».

Говорят, Сталин был коварным человеком. Он привечал соглядатаев и доносчиков, а противников специально сталкивал, чтобы они сами уничтожили друг друга. Не поэтому ли вскоре Ф. И. Голикова он назначил командующим Воронежским фронтом, а Н. С. Хрущева — членом Военного совета этого же фронта? Но Хрущев повел себя в этом случае непредсказуемо. Впоследствии он характеризовал себя так:

«Я бы сейчас мог сказать, что я человек довольно незлопамятный. Меня за это критиковали. Как поступили бы, к примеру, другие, имея такой факт с Голиковым? Он повел себя, я бы сказал, недобропорядочно, какой-то донос гадкий написал на Еременко и на меня... От меня многое зависело, когда Голиков утверждался начальником Политуправления и когда, уже в мое время, присваивали ему маршальское звание — высшее военное звание Советских Вооруженных Сил». («Огонек», № 35, 1989).

А почему все-таки и при другом вожде он пришелся ко дво­ру? Не такова ли природа всех вождей  —  привечать Голиковых?

 

8. Любовь к жизни

 

В послевоенные годы Филипп Иванович Голиков командовал отдельной механизированной армией, был начальником Военной академии бронетанковых войск. В 1958 году, не без содействия Н. С. Хрущева, его назначают начальником Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота. На этом высоком посту он находился более четырех лет. С 1962 года Ф. И. Голиков — на работе в центральном аппарате Министерства обороны. Избирался делегатом ряда съездов КПСС. Был членом ЦК Коммунистической партии Советского Союза, депутатом Верховного Совета СССР.

Высокие должности не засушили сердце этого человека, не заглушили крестьянскую жилку. Его трусость в некоторых жизненных ситуациях объяснима (ко не может быть оправдана!) именно тем, что очень уж любил жизнь и не хотел уходить из нее ради высокой цели. Даже такой, как защита Родины. У него была своя маленькая родина — деревня Борисово, с которой он никогда не порывал связи. Еще в августе 1919 года, приехав в Борисово как командированный для восстановления органов Советской власти, молодой политрук Филипп Голиков записал в своем дневнике: «Куда ни глянешь, все вокруг такое родное и близкое. И стол этот, который добела выскоблили мамины руки, и чашка с отбитым краем, и ложки деревянные, с которых не сошла краска».

Приезжая на родину, Филипп Иванович старался, чем мог, помочь своим землякам. Так, по его инициативе и с его помощью в 1968 году был открыт в доме его отца музей боевой и трудо­вой славы совхоза «Красные орлы». По этому поводу он писал своим  землякам:

«Что касается музея в бывшем доме моих родителей, то думаю, что это должен быть музей революционной, боевой и трудовой славы. В нем должны быть имена, фотографии и списки всех коммунистов волости на весну 1918 года, списки и фото всех коммунаров первых коммун в Зырянке и на Стерьхово, первых организаторов и руководителей Советской власти, всех отмеченных наградами на трудовом и боевом фронте в Великую Отечественную войну, всех погибших в рядах Красной Армии, ветеранов колхозного и совхозного движения, всех орденоносцев за боевые и трудовые отличия, ударников коммунистического труда сегодня».

Филипп Иванович сам лично передал для музея много материалов и экспонатов. Старательно собранные им музейные реликвии тоже свидетельствуют, что он очень любил себя и хотел остаться в памяти земляков и после своей смерти. Он приспосабливался и совершал предательства, когда ставилась на карту его собственная жизнь. Так проявлялась натура этого «маршала-коротышки», как звали его военные между собой.

Очевидно, поэтому он прожил долгую жизнь — умер на 81-м году, 29 июля 1980 года, после продолжительной болезни. Участники похоронной процессии увидели все награды покойного: четыре ордена Ленина, четыре ордена Красного Знамени, орден Октябрьской Революции, ордена Суворова и Кутузова I степени, орден Трудового Красного Знамени, два ордена Красной Звезды, орден «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» III степени, много медалей, а также ордена и медали ряда социалистических стран и других государств.

Очевидно, тяжело носить на одной человеческой груди столько наград. Но Ф. И. Голиков носил, что сегодня осмысливается, как яркая примета того времени.

В Кургане его именем назван проспект. Еще в Кургане есть улица Рихарда Зорге, названная так в честь знаменитого советского разведчика, которого преследовал Голиков. Народ обессмертил палача и его жертву. Такова жизнь, которую они любили по-разному: один — только свою, другой — советского народа.