Борис Карсонов

История усадьбы декабриста

«Советское Зауралье», 05.08.1990, 07.08.1990

Сохранился ли дом декабриста А. Е. Розена в Кургане или все-таки он был полностью снесен, и на его месте построено совершенно новое здание? На этот вопрос разные историки в разное время пытались дать свой ответ. И только известный исследователь истории декабристов, искусствовед Б. Н. Карсонов смог, потратив на это годы и годы кропотливого труда, ответить утвердительно. Ответить строго научно.

Предлагаемый очерк, надеемся, заинтересует не только историков, но всех курганцев-патриотов своего края, Отечества, ибо в нем, очерке, рассыпаны поистине золотые крупицы и жизни, быта, самого духа нашего города прежних времен, здесь яркие личности, населяющих очерк героев.

Да  уподобимся  им!

А. Нечухрин

Предлагаю читателю краткую документальную хронику усадьбы декабриста Розена. Краткую и снова неполную, ибо сохранившийся массив документов по данной усадьбе столь обширен, что в газетном очерке невозможно даже назвать их. Ни один из исторических домов нашего города не имеет такого огромного документального досье, как усадьба Розена — более 12 томов!

Автор

ИТАК, с конца XVIII века Курган качал застраиваться по плану-«прожекту». Город был разбит на кварталы, которые дошли до наших дней. Поначалу дома ставили только вдоль улиц, а в переулках «не прожектировали». Квартал состоял из пяти усадеб с одной стороны и пяти усадеб с другой, противоположной стороны. Каждая усадьба по улице (длиннику) составляла 17 сажен, а поперечнику (в глубину участка) — 30 сажен. На плане Кургана за 1810 год на квартале декабриста Розена значится полностью пять одинаковых усадеб с домами. Позади них еще пустырь, ибо ул. М. Горького будет застраиваться много позже. Кто же занимает интересующие нас усадьбы? С самого края, на углу, рядом с проулком отставной солдат Петр Нестеров, а подле него в соседях секретарь уездного cуда титулярный советник Андрей Бурченинов, начальство. Не потому ли некоторое время спустя он занял и усадьбу солдата, таким образом удвоив свой участок. От Бурченинова сия прекрасная усадьба (не забывайте, на ней еще раньше был разбит сад, единственный в городе) перешла окружному судье, надворному советнику Александру Григорьевичу Иванову. Надо полагать, что судья тоже не был лишен комплекса «начальственного рефлекса». Он занимает еще два смежных задних пустующих участка. И теперь эта усадьба уже учетверилась! (34x63 сажени).

А домик солдата? Да его давно уже нет. Он разобран, и на его месте цветут акации. Вот почему, когда по приезде в Курган в сен­тябре 1832 года Розен купил эту усадьбу, то из купчей крепости, да и из мемуаров самого декабриста мы видим, что на участке находится только один дом.

«Дом небольшой с мезонином был теплый, довольно поместительный, имел большой сад, разведенный на целой десятине, с крытою аллеею из акаций и с тенистыми березами и липами», - писал декабрист.

Образовавшееся после сноса домика солдата свободное место между проулком и домиком Розена никогда и никем больше не застраивалась вплоть до наших дней, что подтверждается многочисленными планами усадьбы. (См. планы 1844, 1864, 1867, 1876, 1886, 1805, 1900, 1903, 1909 и др.) и купчими крепостями. Поэтому и нынешний новый дом школы искусств стоит с таким же отступлением от ул. Володарского, как в свое время стоял дом Розена, поскольку поставлен на месте старого строения. Говорить, что якобы на углу стояло какое-то еще домовладение – абсурдно, ибо усадьба эта на протя­жении столетия никем никогда не расчленялась. Иначе, откуда быть... десятине, дошедшей до нашего времени? И даже не в десятине дело, а в том, что история дома Розена основательно, скрупулезнейше прослежена вплоть до 1975 года.

Не следует забывать и то, что справа от дома Розена соседствовал еще один знаменитый ориентир –  дом декабриста М. А. Назимова! История его также для нас важна и интересна. В нем проживала едва ли не половина наших декабристов: ужу упоминавшийся Назимов, Свистунов, Повало-Швейковский, Басаргин, Башмаков. В этом доме родился Л. Б. Красин. Домик этот помнили многие курганцы, так как снесли его лишь в 1930 году...

Итак, топография дома Розена определена. И теперь хотя бы на миг окунемся в стихию польских изгнанников. Кто они, откуда, как жили в нашем городе? Темна, необъятна и совсем не разработана у нас эта тема. Пока никак не представлена она и в нашем музее декабристов, а ведь ссыльный пласт был един, его нельзя разъять, усечь, из него нельзя ничего вычленить, не рискуя при этом обеднить наше историческое представление о прошлом города, более того, невольно исказить это прошлое, расставив акценты не там, где они должны были бы стоять. Примеров тому, особенно из нашей недалекой истории, - тьма. В совокупности своей польская колония была в несколько раз больше декабристской.

Первые изгнанники появились в нашем городе в связи с польским восстанием 1831 года. Затем, два года спустя, последовала еще одна волна ссыльных за связь с эмиссарами (польскими революционерами, нелегально прибывшими в страну из-за  границы).

Наконец, 15 февраля 1839 года в Вильне был казнен известнейший в Польше революционер, эмиссар Шимон Конарский. Эта казнь всколыхнула страну, особенно молодежь. Например, президент Виленской медико-хирургической академия Кучковский доносил генерал-губернатору Мирковичу о политической неблагонадежности студентов академии и о существовании вне академии тайного общества. И снова потянулись в Сибирь кибитки с арестантами, а курганская колония пополнилась новыми товарищами по изгнанию.

К чему все это я говорю? Да к тому, что дальнейшая история дома Розена, с 1837 по 1867 год, связана именно с польскими «политическими преступниками». Ровно 30 лет дом декаб­риста являлся своеобразным политическим клубом для трех поколений польских революционеров. Радость и скорбь, страдание и надежда – все слышали и видели эти стены. Если бы могли они заговорить!..

Но вернемся к нашей хронике. В 1837 году увечного Розена (ходил на костылях), царь отправляет в действующую армию на Кавказ. Многие курганцы со слезами прощались с ним.

«Все чиновники были к нам хорошо расположены, мне приятно припомнить их и выразить им искреннюю мою признательность», - напишет  о них  декабрист.

И с первого же дня в доме его поселяются поляки. Вначале Киприян Воронецкий, некоторое время спустя братья Роман и Евстафий Хелмицкие.

Декабрист А. Ф. Бригген в письме к М. М. Нарышкину в апреле 1838 года напишет: «...все прочие поляки здесь живут по-старому и свидетельствуют вам свое почтение, в особенности Клечковские. с коими я покумился, ибо был воспреемником при крещении младшей их дочери. Мадам Клечковская опять в приятных ожиданиях»...

В январе 1841 года курганский городничий в своем донесении на имя тобольского губернатора сообщал, что «жена политического преступника Анели Клечковская просит позволения разрешить ей продать свой дом, состоящий в г. Кургане, как неудобный по тесноте своей для помещения увеличивавшегося семейства и вместо него купить другой». (См. ГАОО, Фонд 3, оп. 13, ед. хр. 1S035, св. 10, л. 336).

Наконец купчая крепость.

«1841 г., августа 21, совершена купчая, от доверенного надворного советника Александра Дуранова, уполномоченного от баронессы Анны Васильевны Розен, на проданный ею помещице Анели Станиславовне Клечковской дом со всеми принадлежащими к нему пристройками и землею, занимаемому под собою: длиннику по улице – 34, а поперечнику, в глубь квартала – 63 сажени, состоящий в г. Кургане по Дворянской улице»... (См. Санктпетербургские сенатские объявления, № 8, января 26 дня 1842 г.).

Обратите внимание, Клечковским стал тесен дом, общая площадь которого равнялась 103 кв. метрам. (Через четыре года в нем будет жить В. К. Кюхельбекер — ныне ул. Куйбышева, дом 19). И коль скоро они отдают предпочтение дому Розена, выходит, что не такой уж маленький был дом декабриста, как мы иногда позволяли себе думать.

В марте 1842 года в Курган перемещен на поселение Н. В. Басаргин. Отдохнув с дороги, он пишет большое, подробное письмо-отчет другу своему И. И. Пущину в Туринск. Есть в нем и такие строки: «Я был у Клечковского, которого все очень хвалят и который показался мне скромным и тихим человеком. Дом его, т. е. бывший Розена, подле нас».

Если раньше ссыльные поляки и декабристы собирались по пятницам в доме Нарышкиных, то теперь, после отправки декабристов на Кавказ, таким местом стал дом Клечковсхих. "Многие поляки, рассеянные на огромных пространствах Западной Сибири, просились в Курган. Одним из таких был Юлиан Росцишевский, который добился перевода из Тары. В Кургане он встретился с отбывавшим здесь ссылку своим дядей Эразмом Черминьским, Существует неопубликованная рукопись Юлиана Росцишевского об этом времени. С поисками этой рукописи связана целая детективная история. И все-таки мне посчастливилось разыскать ее за границей...

«То, что я оказался среди товарищей по несчастию, принесло облегчение моему сердцу, придало мне мужества на будущее. Находившиеся тогда в Кургане почтенная чета Клечковских и Людвиг Явицкий были душою нашего общества, вокруг которых, все мы, там жившие, искали для себя морального облегчения. Пан Клечковский был страстным любителем охоты, к чему старался приобщить и нас. Кроме того, он был отличным поваром и готовил вкуснейшие закуски. Жена его, почтенная Матрона, утешала многих иэ нас не только христианским словом, но всегда готова была оказать и материальную помощь». (См. «Дневник моей жизни». № ЗО11, л. 3, г. Краков. Рукописный отдел Ягеллонской библиотеки. Перевод с польского).

А потом случилось непредвиденное: на многочисленные прошения родных и самого Клечковского о помиловании и возвращении на родину царь разрешил ему свободное жительство в пределах Сибири. И начались скитания по городам и весям: то в Туринск, то в Ялуторовск, то снова возвращается в Курган...

Ну а дом?

«1849 г., сентября 13-го, совершена купчая крепость на продажу помещицею Минской губернии Анели Станиславовной Клечковской титулярной советнице Александре Петровне Баландович дома, состоящего в г. Кургане, под которым земли длиннику по улице— 34,5, а поперечнику в глубь квартала — 63 сажени»... (См. Санктпетербургские сенатские объявления, № 22, марта 16 дня 1850 г.).

Вот вам новый владелец дома Розена! Но кто она, эта титулярная советница? Это жена выпускника Виленской медико-хи­рургической академии Никодима Васильевича Баландовича, который по делу Шимона Конарского, после доноса президента академии Кучковского, был сослан в Пелым. А там...

Из письма М. А. Фонвизина к И. И. Пущину от 25 февраля 1841 года. «Вы уже... получили письмо... о новом преследовании поляков, выпущенных из Виленской академии в 1839 г. Ваш пелымский лекарь в числе их... У него отобрали бумаги: мера, предписанная из Петербурга... Теперь Баландовичу надобно приготовиться к вопросам... Подумайте хорошенько об этом и научите бедного поляна, что ему отвечать...».

Надо полагать, что Пущин научил своего подопечного. Дело «свернули», а пелымский лекарь перевелся в Курган. Он занял должность окружного врача. Необыкновенны его отчеты во врачебную управу, написанные мелким, убористым почерком. Я читал их как лирические поэмы!

В доме Баландовича младшая дочь А. Ф. Бриггена Машенька – она дружила с дочерью хозяина дома Леонилой – впервые встретилась с ссыльным поляком Викентием Климентьевичем Крукович и стала его женой. После безвременной кончины мужа детей ее усыновил поляк Ми­хаил Авинирович Карпинский. В тесной компании своих польских единомышленников рассказывал здесь о своих заграничных вояжах связной Александра Герцена, юнкер 23-го флотского экипажа Владимир Трувеллер, отбывавший ссылку в Кургане.

Вообще следует отметить, что после польского восстания 1863 года Курган захлестнула очередная волна репрессированных поляков.

В 1867 году, когда сын Баландовича Павел закончил курс в Тобольской гимназии, Никодим Васильевич продает свой дом и оставляет Курган. С этого времени дом попадает в собственность города. Почему так случилось? Причина проста. К этому времени пришла в совершенную ветхость городовая больница. Небольшой домик, который она занимала с 1818 года, стал к тому же и тесен. Снова обратимся к архивным документам.

«В Тобольский Приказ общественного призрения Курганского городового хозяйственного управления донесение, от 10 июня 1867 г. за № 801.

По разрешению высшего начальства куплен дом у чиновницы Баландович под помещение городовой больницы, в каковой дом больница в настоящее время переведена. Но в оной требуются расходы для разных исправлений. Курганская городовая больница отношением от 10 июня за № 311, изъяснила: из первой залы дверь, ведущую в коридор, заделать, наглухо, из приемной же залы прорубить дверь в соседнюю комнату, которая предназначается под аптеку, остальное расположение дома больницы находит совершенно удобным...». (См. ГАТОТ, Фонд 355, оп. 1, д, 562, св. 35, л. 356).

Вот вам объявился еще один хозяин дома Розена! И обратите внимание: никакой переделке, перепланировке больничный дом не подвергается – остается все так, как было у Баландовича. А теперь раскроем карты: не «отцы» города, а Никодим Васильевич Баландович впервые подверг капитальной переделке домик декабриста.

Домик Розена, как и соседний с ним упоминавшийся дом декабристов, как дом Фохта и дома XVII века но ул. Володарского, снесенные совсем недавно, - все они в плане представляли собой вытянутый в глубь участка прямоугольник. На «красную линию», т. е. на улицу, выходило, как правило, два или три окна. У Розена три, у Назимова три, у Фохта даже одно, правда, широкое, «венецианское». Окна же остальных комнат «глядели» в сад, огород или во двор. Баландович же к своему старому дому, т. е. домику Розена, пристраивает еще почти такой же, но уже вдоль улицы, с окнами на Дворянскую. Этот пристрой резко отличался от старого домика, поскольку был сделан из новых и более толстых и круглых сосновых бревен. Под домом - каменный фундамент и обширные землянки, в которых потом даже жили. Имеется несколько подробнейших и точных (с точностью до вершка) планов-описаний этого дома. Вот, например, документ 1867 года.

«Городовая больница... куплена в 1867 г. у жены коллежского советника Баландович со всеми пристройками и обширным садом за 5.000 рублей серебром... Больничное здание одноэтажное на каменном фундаменте с подвальною частью, покрыто железною крышею, длиной 11 сажен 1 аршин, а шириною 5 сажен 1 аршин. Окошек в Дворянскую улицу 8, и одни двери с крыльцом, которые составляют вход с улицы в больницу. С юго-западной стороны 5 окошек, со сто­роны западной — 4 окна, и с той же стороны по краям дома два выхода в ограду, а вместе с тем и в отхожие места, которые находятся у каждого  выхода».

Далее на нескольких страницах дается подробнейшее описание комнат до­ма Баландовича, т. е. теперь больницы. Вот как, например, описывается первая палата, которая назначена для «лихорадочных больных».

«В этой палате два окошка выходят в коридор, три в улицу, длина палаты — 8 аршин 6 вершков, а ширина — 9 аршин 8 верш­ков; высота — 4 аршина 8 вершков. В ней помещается 8 кроватей. На каждую кровать приходится 37 кубических аршин воздуха.

Из первой палаты вход во вторую, которая занимает самую середину здания... В ней лечат венерические болезни. Окошек в улицу  два...

Рядом следует третья палата, где помещаются одержимые воспалительными болезнями. Окошек на улицу три»... и т. д. (См. Лич­ный архив. Документы Курганского городового хозяйственного управления 1860-х   годов).

Я упомянул три палаты с восемью окнами, выходившими на Дворянскую улицу, ибо несмотря на различные функциональные изменения, которые еще выпадут на долю этого дома, размеры этих трех комнат с их восемью окнами, как, впрочем, и размеры всей левой старой части дома, дойдут до нашего времени. Ведь стены не резиновые, да и каменный фундамент тоже не растягивается. По этому нет ничего удивительного в том, что план дома Баландовича один к одному, вплоть до дюйма, ложится на план дома 1-го Общественного собрания.. (Разумеется, исключая позднейшие пристройки). Кстати, все это запечатлено и на фотографиях того времени. Именно те же самые 8 окон, с правой стороны крылечко — вход с улицы в дом, как и было у Баландовича, и те же размеры: 11 сажен с аршином по улице и ни сантиметра больше! (Правда, в июне 1895 года, когда клуб готовили под ресторан, в бывшей второй палате, «которая занимала самую середину здания», окошек на улицу сделали уже не два, а три, впритык одно к другому, без простенков. Фактически оно представляло собою одно тройное окно).

НО МЫ забежали вперед...

Когда же появился «массивный цокольный этаж»?

Каменный фундамент был у Розена, каменный фундамент был у Баландовича, и, к тому же, «с подвальною частью». Эти подвальные части под домом звали «землянками». В них жили. Одну такую землянку с семейством занимал смотритель больницы, титулярный советник Павел Осипов. В других размещался цейхгауз – шкафы с больничным бельем – и даже палата для женщин. И получилось так, что со временем подвальный этаж стал считаться  как бы самостоятельным этажом. И поэтому не случайно, например, в отчете за 1881 год, о больнице сказано: «Здание двухэтажное, деревян­ное, на каменном фундаменте, с подвалом, покрыто железною крышею»... И далее полностью, без изменений повторяется план-описание 1867 года.

Но вот в 1882 году было, наконец, построено специальное новое каменное здание больницы в два этажа. Причем на первом была церковь. (Современный адрес – угол Томнна и Гоголя. Здание перестроено). Старое здание больницы опустело. Именно в это-то время и возводится «массивный цокольный этаж, ушедший в землю большую глубину». Т. е., попросту говоря, вместо дощатых стен землянок под дом подводят кирпичные. Кстати, для этого вовсе не обязательно разбирать здание. Существует множество документов об этой стройке. Известно, кто возил песок, кто поставлял известь, кто кирпичи, кому и сколь ко уплачено за работу. Так, например, к 30 июля 1884 года мещанин Лев Суханов поставил «на стенку фундамента старой больницы» около 19 тысяч кирпичей. (См. ГАКО, Фонд И№ 9, оп. 1 ед. хр. 26, л. 25).

Когда возводились «стенки фундамента», большого зала в природе не существовало, он будет построен в следующем столетии и под ним не будет того фундамента, который был под основным капитальным зданием. Чтобы убедиться в этом, надо лишь взглянуть на чертежи. (См. личный архив. Чертежи подвального и первого этажей. Листы 1-2).

В ноябре 1877 года в Кургане открыли Троицкое приходское училище. Помещения не было. Вначале оно располагалось в нижнем этаже дома мещанки Поповой (ул. Куйбышева), потом в доме члена горуправы Евграфа Новикова (угол ул. Советской и Пичугина. Дом сохранился). Теснота, неудобства. А старая больница пустует, сторожу ее, Валентину Михайлову, управа аккуратно выдает жалованье – 60 копеек в месяц. Вот тогда известный в нашем городе купец и меценат Петр Дмитриевич Смолин и предложил за свой счет приготовить бывшую больницу под училище. 4 марта 1885 года Дума постановила: «Предложение г. Смолина при­нять с благодарностью, уступив при этом бывший больничный дом под помещение Троицкого училища на 12 лет».

Здание отремонтировали, но реконструкции оно не подвергалось, так как расположение классов, как в свое время расположение больничных палат, было найдено весьма удобным. Там, где требовалось, оштукатурили, все побелили и покрасили и вскоре здесь начались занятия.

Таким образом, мы узнали еще об одном владельце дома Розена!

Однако через четыре года под Троицкое училище нашли отличное 2-этажное каменное здание, которое, кстати, сохранилось до наших дней (угол ул. Куйбы­шева и Савельева). Торжественное перемещение училища состоялось 5 марта 1889 года. И опять дом Розена опустел, но ненадолго. Его решили использовать под Общественное собрание. Что это такое? А примерно то же самое, что и... Дворянское собрание в Москве, которое когда-то для себя специально построило здание (ныне это Дом coюзов со своим знаменитым Колонным залом). До этого Общественное собрание кочевало по частным домам. Причем, если на зиму снимали у кого-нибудь в самом городе, то летом отправлялись в загородную рощу. Роща эта находилась, если подходить по ул. Пролетарской к виадуку – направо.

Впервые, после косметического ремонта, Общественное собрание расположилось в доме Розена в 1891 г. Причем поначалу разместилось временно, а потому и бесплатно. Но местоположение было слишком хорошо: центр города, великолепный старинный сад протяженностью на квартал, уютное, благоустроенное помещение. Одним словом, в 1894 году дом этот Общественным собранием был взят в аренду. В этом же году клуб построил и летнее помещение. Оно располагалось в самом конце сада, у Солдатской улицы (ныне ул. М. Горького).

В следующем, 1895 году Курган был выбран местом сельскохозяйственной и кустарнопромыш­ленной выставки Западной Сибири и Урала. Развернулась эта выставка на территории усадьбы Розена и прилегающего к ней Бакиновского проулка (ныне ул. Володарского).

В последние два месяца до открытия (20 августа), жизнь нашего маленького городка была всецело посвящена подготовке к выставке. Благоустраивались улицы Троицкая, Дворянская, Солдатская, Торговая площадь, был создан Троицкий бульвар, обновлялись мостки, ремонтировались и красились фасады домов, заборы, штакетники. На усадьбе декабриста возво­дили новые павильоны, садовые беседки, разбивали цветники, дорожки и даже соорудили фонтан – это был первый и единственный в городе фонтан, остатки которого, кстати, дошли до наших дней. (Снесен не так давно в связи с.постройкой нового здания).

Июль в городе выдался жарким. Мещанин Николай Налимов ухитрялся утром и вечером, когда спадала жара, доставлять из загородной рощи молодые березки для аллей. Несмотря на обильный полив, многие сохли. Пришлось перевозить их в больших кадках вместе с землею и не за 20 копеек, а за пятьдесят за штуку.

Летнее здание Общественного собрания было отдано переселенческому от делу, а в его бильярдной и буфете разместился ветеринарный. Заново было отделано и зимнее помещение клуба. Впервые после Баландовича, левая часть дома (Розена) была основательно потревожена. Вырезали две поперечные стены и на розеновской половине оформили зал. Вместо уз­кой и небольшой застекленной терраски впервые появилась широкая и открытая веранда, на которую, кстати, также поставили столики для посетителей. Теперь вход в клуб был не только с улицы, но и из сада, через веранду. Все здание было заново отделано вагонкой и покрашено. Именно этот облик фасада остался характерным для этого здания, несмотря на дальнейшее его «упрощение». Одним словом, на дом угрохали 600 рублей – это столько же, сколько, например, стоило сооружение первого павильона, в котором разместился естественно-исторический отдел.

Во имя чего же такие траты? А во имя того, что г. Звеэдин, арендовавший на время выставки помещение клуба, открыл в нем ресторан, для чего специально выписал лучших поваров. Абонемент на обеды, сроком на месяц, стоил 15 рублей.

Важно, однако, отметить, что в плане здание клуба сохранилось таким, каким было у Баландовича. Фасад имел те же одиннадцать сажен с гаком и на Дворянскую глядели те же самые восемь (девять) окон. (См. план 1-го Общественного собрания 1895 г. Фонды Курганского областного музея).

Много интересных людей из самых разных городов России и даже из заграницы побывало в Кургане во время выставки. Так, на обеде, который дали 22 августа устроители выставки в своем  ресторане для почетных гостей, мы видим ученого-сибиряка Григория Николаевича Потанина, французского ученого-этнографа виконта де Кювервиль. Его земляк, общественный деятель барон де Бай, поднимая бокал с токайским, сказал:

- Господа! Позвольте мне, французу, проникнутому удивлением к вашему Отечеству, провозгласить этот тост за город Курган и его жителей и выразить величайшее удовольствие присутствовать среди вас и сказать: спасибо за хлеб, за соль!..

Последние слова де Бай произнес по-русски, чем окончательно расположил к себе присутствующих.

С ответной речью выступил тобольский губернатор Николай Модестович Богданович, провозгласивший тост за Францию.

- Милостивые государи! Господин председатель Карнович (С. В. Карнович – председатель  выставочного комитета. — Б. К.) благо­дарил барона де Бай за его добрые чувства к России и русским. Я  позволю себе продолжить этот тост, поднимая бокал за всех французов, питающих к нам те же чувства... За здоровье всей Франции!..

Удивительно мне было читать слова эти. И не только потому, что и сто лет назад русские люди, не обремененные игрой  высокой политики, т. е. простые провинциальные  администраторы, всегда были искренни, доброжелательны, радушны к другому народу. А потому, что в знак уважения к французским гостям, Богданович произнес свой тост на великолепном французском языке! Боже, как этого нынче нам не хватает! Вся пресса буквально вопиет о низком уровне нашей культуры. Мы даже представить себе не можем, чтобы, к примеру, член нашей мэрии, встречая иностранную делегацию в аэропорту, приветствовал бы ее на их родном языке...   Нo еще более я был поражен тем, что выступление француза и выступление губернатора газета «Тобольские губернские ведомости» дала в оригинале, т. е. на французском языке, а в скобках, мелким шрифтом, перевод. В наше время так иногда  издает свои труды только Академия наук. Вот вам и губернские ведомости, вот вам и провинциальная газетка!..

Дальнейшая жизнь нашего города напрямую была связана с только что пу­шенной Транссибирской железной дорогой. Появились новые заводы, магазины, конторы, каменные дома. За десять лет, с 1893 по 1903 годы, население так возросло, что в Кургане наступил настоящий строительный бум. Настал черед и клубу. Согласно его уставу, членом клуба мог быть практически любой, кто сможет заплатить 10 рублей первоначального взноса и после 10 рублей годовых. В нем была гостиная с мягкими кожаными креслами и зеркалами, бильярдная, буфетная комната, ресторан с кухней (в подвале). Для общих собраний использовали зал ресторана на половине Розена. Однако с увеличением членов клуба зал стал тесен. Вот тогда-то впервые и встал вопрос пристроить с правой стороны здания специальный актовый зал на 250 мест. Только зал, не затрагивая самого здания. Тем более что в этом не было никакой необходимости... Да, в то время курганцы умели считать копейку и без крайней нужды не сносили свои постройки, тем более, как о том сами они свидетельствуют, «строевой лес в Кургане становится неимоверно дорог»... (См. ГАТОТ, Фонд 353, д. 58, св. 9, л. 46 об).

Для примера стоило бы обратить внимание на дискуссию в городской Думе в марте 1914 года по поводу сооружения здесь сцены и устройства галерей в зале, что в два раза увеличивало бы площадь зала! Какие были споры! На десять раз пересчитывался каждый рубль. О полном сносе и постройке нового здания тут и речи не могло быть. Вот у кого поучиться бы рачительности нашим товарищам из горисполкома, которые, не моргнув глазом, сносят не только деревянные, но и великолепные 2-этажные каменные особняки, которым стоять бы да стоять! И все ради того, чтобы на этом месте поставить очередную безликую коробку.

Итак, появился пристрой 1904 года. И хотя дошедшее до пас фото не особенно хорошего качества, тем не менее я рискнул дать его в газету, поскольку оно никогда ранее не публиковалось и фактически помимо курганцев 1900-х годов, оригинальный фасад этого пристроя никто никогда не видел.

Вход с улицы остался, но теперь, заходя сюда, мы попадаем не в коридор, как раньше, а в «прихожую-раздевальню», откуда одна дверь вела в комнату налево, а вторая – непосредственно в зал. На фото хорошо видна левая часть фундамента под пристрой, который был выложен из красного кирпича. Его еще не успели заштукатурить и побелить, и поэтому он резко отличается от старого фундамента.

Весьма любопытно сравнить это фото с фото 1895 года. Тем более что сняты эти дома с одной и той же точки. Если на фото 1895 г. справа видим сравнительно длинный забор, идущий до калитки и ворот, за забором — крутую крышу домика садовника, то на втором фото пристрой «укоротил» часть забора и почти полностью закрыл собою домик садовника, оставив лишь краешек крыши. Таким образом, впервые после Баландовича, здание по фасаду стало длиннее. Впервые!

А теперь обратите внима­ние: у здания Обществен­ного собрания появилось как бы два самостоятельных фасада — первый, привычный нам с улицы, а второй с правой стороны, у нового пристроя, выходивший во двор. Особенно поражает антаблемент — сложный и широкий карниз, расчлененный глубокими архитектурными изломами, создавая этим причудливую игру света и тени, и завершающийся оригинальной балюстрадой. Плоскость же стены, с высоким полукружьем окон, подчеркивалась несколькими пилястрами. Возможно, с точки зрения классики, такое буйное и раскованное оформление бокового фасада не совсем способствовало строгому архитектурно­му единству здания. Но вместе с тем это было смело, нестандартно и привлекательно.

Следует заметить, что даже старожилы Кургана, с которыми мне когда-то приходилось обо всем этом разговаривать, почти не помнят такого фасада. Это объяснимо. В 1914 году, в связи с каменной пристройкой сцены, что повлекло за собою расширение зала и галерей, правая сторона здания вновь подверглась реконструкции, после чего оригинальное архитектурное решение бокового фасада уже не возобновлялось.

Я не буду перечислять хозяев здания 1-го Общественного собрания после 1917 года и рассказывать о тех событиях, что происходили в этом доме в последующие годы. Время это сравнительно недавнее, и оно довольно полно отложилось в документах советского периода. Но я приглашаю читателей на строительную площадку усадьбы Розена. В конце августа 1975 года дом этот ...вскрыли, т. е. сняли с него обшивку, и нашему взору предстало... два разных сруба: совсем старый и сравнительно поновее. Впрочем, о том чуть позже. Еще до разборки дома мне приходилось говорить со строителями, чтобы были внимательны: кто знает, что можно найти в старых домах. Однажды прихожу, встречает мой хороший знакомый, Альберт Мартынович Ефремов.

- А у нас находки. В большом зале, когда снима­ли «слепку» потолка (она оказалась из папье-маше.— Б. К.), в одной обнаружили копейку 1904 г. Блестит, как новенькая! Вот старые подвески, — он достает из кармана железные пластинки на цепочке...

Находки, несомненно, интересные, специалисту они о многом могут рассказать. Но еще интереснее для нас находки «на старой половине», причем на остатках тех бревен, что были когда-то вырезаны из домика Розена при расширении зала для ресторана. Под многочисленным наслоением штукатурки были обнаружены... старинные обои! Откуда они? Известно, что ни школа, ни больница, ни Баландович обоями дом не оклеивали, а Клечковский вообще не занимался ремонтом. Кстати, Розен тоже комнаты штукатурил я белил. Об этом есть документальные свидетельства. Так откуда же обои?

Однажды жарким и душным июльским днем 1975 года, работая в Омском архиве, мне удалось разыскать интереснейший документ. Назывался он так: «Смета, учиненная Курганским городничим ветхостям околу дому, принадлежащего жене государственного преступника Анне Розен. Марта 20-го дня 1835 года». (См. ГАОО, Фонд 3 оп. 13, дело 17971, св. 1037) Из нее-то я и узнал, что не все комнаты Розен белил, некоторые оклеивал обоями...

Но главная находка, которая окончательно подтвердила все выводы наших исследований и поставила точки нал «i», ждала нас после того, когда сняли обшивку и мы увидели старый-престарый домик. По улице сруб был намного новее, поставленный из толстых и ровно обработанных цельных бревен Баландовипем. А вот левая часть дома представляла собой трогательную картину израненного, истерзанного, не раз перебранного, во многих местах вырезанного и вновь залатанного, такого доисторического динозавра. Бревнышки этого домика были тоньше, но еще крепки, гниль почти совсем не коснулась их. Раньше ведь рубили дома из неподсоченного леса. Стоял я перед ним, мысленно представляя себе его многочисленных обитателей, и вдруг такая тоска, такая боль, такое сострадание охватили меня к этому патриарху, будто и не бессловесное, дерево, а живая плоть отошедших вопияла о защите и справедливости. И казалось, все было сделано, чтобы сохранить его для будущих поколений...

Лично мне, как автору статей в защиту дома Розена, пришлось принимать участие в нескольких «высоких» совещаниях. 25 марта 1975 года проект перестройки обсуждался в обкоме КПСС, а несколько времени спустя в горкоме партии «в присутствии всех заинтересованных сторон». Это совещание было особенно примечательно, ибо оно носило конкретный и деловой характер. Тогдашний управляющий  облремстройтрестом т. Галактионов всеми силами противился заниматься реставрационными работами.  «Не буду возиться с гнилушками, лучше полностью снести и на этом месте поставить новое здание». «Заставим!» - стукнул по по­лированному столу секретарь горкома т. Ларин. Тогда Галактионов обратился к заведующей отделом культуры горисполкома т. Клиповой: «Дадите сто тысяч рублей?» - «Дадим». К какому же решению мы пришли в тот раз? А к тому, что не было и нет в нашем городе еще одного такого дома, в котором столько бы сконцентрировалось исторических событий, как здесь. Он весь пропитан историей, от подвалов до конька крыши. Вот почему и решено было дом не перестраивать, оставить все так, как есть, со всеми его переделками, сделанными в минувшие годы. И это было единственное правильное решение, ибо если у нас есть хоть малая толика здравого смысла и элементарное чувство историчности, то как бы мы смогли предпочесть один проект другому, не совершив при этом насилия над историей? Было решено дом  разобрать, поправить фундамент, заменить где надо подгнившие бревнышки, а затем все собрать так, как было. Только фасад, утративший свой «блеск>, намеревались восстановить дореволюционный. По сути, это была никакая не реставрация, я элементарный ремонт.

С надеждою и легким сердцем покидал я то памятное совещание. На следующий день я ознакомил со своим архивом по дому Розена тогдашнего начальника областного управления культуры В. В. Подливалова и автора проекта О. А. Чечуланову.

Поначалу шло так, как нужно. Дом разметили цифрами, аккуратно разобрали, разложили по сто­ронам. А потом...  Потом соорудили новый фундамент, но уже не из кирпича, как был, а из блоков. Потом строители  куда-то исчезли. Затем снова объявились и опять исчезли. Уже опали тополиные кроны, укрыв листьями израненные бревнышки старого домика, потом их совсем уж запорошил первый свежий снежок. Вот в один из таких дней и позвонил мне рабочий-строитель, сказал: «Приходите скорее!». В голосе тревога. Прибегаю, смотрю, на строительной площадке чистота, только голые блоки фундамента стоят. Ни одного бревна! Как  вымели. По распоряжению Галактионова вывезли на дрова. Потом с такой же поспешностью вместо них завезли новые брусья, из которых без всяких хлопот и сложили новый дом. (Забегая вперед, скажу, что в феврале 1987 года, в год 70-летия Великого Октября, вероятно, с учетом уже имеющегося «опыта», так же  был уничтожен еще один исторический памятник – дом по ул. Советской, 116, в котором состоялось первое  организационное собрание курганских большевиков). Не сумели, не смогли уберечь мы старенький домик. Почему так случилось? Как это стало возможным, когда все «за»? Причины, причины... Одна из них, я убежден, в снижении нравственного порога ученых, администраторов, в утрате чувства ответственности перед  современниками и потомством.

Вместо освоения  многовековой культуры человечества, к чему так страстно призывал нас В. И. Ленин,  мы вдруг до странности уютно стали чувствовать себя среди громких и насквозь фальшивых лозунгов. Лозунги эти подменили нам все: историю, литературу, философию, политику и даже дом и семью! И невдомек нам, что, опустошая все вокруг себя, мы рушим фундамент, подтачиваем нравственные и   душевные устои народа, стираем и обесцениваем личность.

Как же глубоко прав академик Д. С. Лихачев, когда говорит, что «с проблемами совести, нравственных ценностей связана судьба личности в любой области ее деятельности, судьба общества, человечества. Никакие законы экономики не действуют там, где нет минимума нравственности».

Увы, в который раз приходится напоминать, что ценность подлинника в его уникальности и неповторимости.

Недавно наша страна приобрела несколько писем  А. С. Пушкина, за миллион долларов. «Такие деньги! За что? Ведь письма эти давно опубликованы!» - такими словами встретил меня один знакомый деятель. Боже праведный! Зачем сохранять «гнилушки»! Зачем платить миллион за какие-то листочки старых писем! Нет, вопросы эти отнюдь не риторические, а мировоззренческие. Как убедить, как проникнуть  в ущербные души иных наших «ревнителей» старины, что в древних гнилушках аккумулировался нетленный дух  прошедшей эпохи, что пожелтевшие листочки написаны рукою нашего национального гения — именно  за это мы заплатили миллион, а не просто за старую бумагу с выцветшими письменами. Прямо-таки оторопь берет, когда подумаешь, что приходится говорить о таких очевидностях. А с другой стороны, наверное, все-таки надо  об этом говорить, писать, кричать, бить в колокола!

Подумать только: нашему городу идет четвертое столетие, но разве это чувствуется? Что сохранили мы от толщ тех лет? Ныне осталось лишь три домика: дом Нарышкина (музей декабристов), дом Кюхельбекера (который был на грани уничтожения) и дом Дуранова, в котором была свадьба декабриста Свистунова (ул. Климова. 50). И все! И еще неизвестно, достанет ли у нас ума сохранить последний.

В нашем городе, как ни больно об этом говорить, нет ни одного дома, причастного к эпохе первой русской революции 1905-1907 гг. Вдумайтесь, ни одного. А было их более десяти. Последний, в котором размещалась подпольная большевистская типография (ул. Красина, 41), был снесен в 1970 году...